Вопрос
мужества Пауля Тиллиха
Где здесь пропасть для свободных людей?
- Из телеспектакля «Эзоп»
Что есть
мужество? Какова функция этого качества духа в бесконечной игре бытия? Вопрос,
своевременный для общества, где угроза
жизни и безопасности стала почти повседневной нормой. В платоновском диалоге «Лахет» Сократ, обратившись к этой проблеме, начал с
изучения мужества как особого независимого качества, сквозь призму которого
можно познать мир. И в конце концов признал
подчиненную функцию мужества, его роль «служанки» добродетели. Излюбленный
«голографический» сократовский метод – любую часть
бытия выводить на бытие в целом. Мужество нельзя познать до конца, не познав
бытие, утверждает Сократ. А непрерывно становящееся бытие полностью познать невозможно.
Но разве не в понимании заведомой бесплодности
подобной попытки, не в постоянном стремлении к истине и осознании
невозможности ее окончательного достижения заключается суть философского
познания?
Пауль Тиллих, богослов, философ и
сам очень мужественный человек,
рассматривал мужество почти по-сократовски, с
той только разницей, что ответ о природе мужества был заложен в его поисках
изначально. Для Тиллиха, исповедующего смесь
экзистенциализма и религиозной веры,
мужество поднимает человека к богу, становится высшим актом веры,
оптимальным способом «правильной жизни», правильного бытия. Точнее, именно оптимальному способу бытия Тиллих дает наименование мужества. Пользуясь этим определением, он движется сквозь
эпохи и персоналии и исследует особое качество их бытия сквозь присущую данному
времени парадигму мужества. Таким образом, в статье «Мужество быть»[1]
Тиллих представил некую «экспозицию мужества» -
наглядную историю попыток человечества познать бытие через мужество и мужество
через бытие.
«Божественное самоутверждение есть сила, которая
делает возможным самоутверждение конечного бытия, мужество быть. Мужество
возможно лишь потому, что бытие как таковое имеет характер самоутверждения
вопреки небытию. Мужество участвует в самоутверждении бытия как такового, оно
участвует в силе бытия, преобладающей над небытием. Тот, кто получает эту силу
в акте мистической, персональной или абсолютной веры, тот знает об источнике
своего мужества быть» [2].
Таким образом, понятие мужества становится для Тиллиха
одной из высших абстракций, синонимом активной веры, и определение мужества
через «то, что оно есть» становится невозможным. Единственный способ –
определять через «то, что оно делает».
Мужество Тиллиха – вдохновленная божественной силой бытия
способность противостоять небытию. При
этом суть мужества заключена в экзистенциальности – в своей статье Тиллих
последовательно снимает всякую последовательность защит перед небытием,
оставляя позади мистиков, персоналистов, теистов, коллективистов и многих
других, оставляя лишь последний щит – абсолютную активную
веру, принятие бога, «никак себя не проявляющего» - т.е. мужество. Такое
принятие, по мысли Тиллиха, должно приобщить
«мужественного» к вечному и
неиссякаемому источнику силы бытия, «которое есть бог», иного способа напрямую,
без посредников (символических или реальных), и таким образом, мужество
становится доказательством бога.
Такое
доказательство возможно только внутри человеческого духа, оно несводимо к рациональности.
Бог как некий «метаэкзистенциализм», тиллиховский «Бог-над-Богом»
присутствует как в бытии, так и в небытии, и ему причастен любой поступок
человека. Увы, в конце своих размышлений Тиллих прямо
сводит возможность «правильного» способа веры и проявления «мужества быть» к
одной религиозной конфессии, а все богатство проявлений мужества в истории
человечества фактически играет роль ступеней к этому постулату.
Поэтому возвращаемся к началу. Религиозные
размышления Тиллиха о мужестве духовно вполне убедительны,
их цель практическая – недаром свою
философскую карьеру Тиллих начинал как капеллан. Но
выводы, к которым сводится его труд, вновь возвращают нас к Сократу – частное,
личное мужество - это не мужество, точнее, не только
мужество. Источником мужества и высшей защитой, оправдывающей самое себя на
практике, становится Бог.
Можно зайти
с другой стороны – может ли мужество быть путем к богу? Вернемся к тем
богатствам проявления человеческого мужества, которые присутствовали в
рассуждениях Тиллиха, но в основной его вывод не
вошли.
Мужество –
всегда есть обязательность двух условий. С одной стороны, это выходящая за
рамки повседневности красота совершения поступка, утверждающего некие
ценности, с другой – это крупный
жертвенный отказ от других ценностей или хотя бы серьезный риск их потери
(обязательно – крупный, желательно касающийся основ жизни). Нет красоты
поступка без жертвы, бессмысленна
жертва, не оправданная красотой поступка. При этих сходствах понимание
мужества в разное время и разными традициями представляет и различия, в основе
которых лежит сама ставка, список жертвенных ценностей – ради чего совершается
акт мужества? Что приносится в жертву?
Что касается
жертвенного отказа, в состоянии мужества, как антитеза, непременно должен
присутствовать страх (или тревога, как безобъектная форма страха). Это условие,
показатель того, что риск осознан и жертва велика. Мужество является осознанным
преодолением страха в акте поступка, мужество встречает страх лицом к лицу,
полностью его осознавая. Именно страх потери – жизни, счастья, чести, чистой
совести – непременно присутствует в акте
мужества. Это страх небытия того, что дорого. И, совершая мужественный
поступок, человек действует, зная, что риск небытия достаточно велик. Человек,
не чувствующий, не осознающий страха, либо неполноценен, либо божественен – в
любом случае, это не мужество.
Страх
представляет собой серьезное испытание для человеческого сознания. История
поражения сознания перед угрозой страха и тревоги – особая история.
Человечество выработало три ключевые способа противостоять страху,
«подстраховать» сознание, чтобы облегчить ему возможность проявления мужества.
В борьбе со
страхом человек может опираться на сопричастность чему-либо (нации, клану,
традиции, религии, миру, богу и пр.) В этом случае его сила увеличивается
пропорционально силе того, к чему он сознательно причастен. Это наиболее частый
вариант «поступка во имя…», поступка, направленного на обретение или
предотвращение потери. Мужество сопричастности – мужество стоиков, мистиков, дорациональных обществ и пр.
Второй вариант – мужество самоутверждения. Здесь
человек опирается на «свое» понимание истины, блага, красоты, определяя через
них собственное бытие. Это мужество Просвещения и Реформации, гуманистов,
рационалистов Нового времени и романтиков, мужество Шопенгауэра и Ницше.
Поступок совершается «вопреки…», чтобы доказать некие
убеждения.
Третий вариант диалектически сочетает в себе первые
два, сопричастность и самоутверждение. Можно сказать, что это сопричастность,
утверждающая индивидуальность – оптимальный вариант по Тиллиху,
соответствующий экзистенциальной философии (самоутверждение), с одной стороны,
и религиозной вере (сопричастность), с другой.
Сопричаствуя самоутверждению бытия, человек самоутверждается сам. До этого уровня поднимались Сократ,
Августин, Лютер и многие другие великие имена. «Мужество Сократа (каким его
изображает Платон) опиралось не на учение о бессмертии души, но на утверждение
себя в своем сущностном и неразрушимом бытии. Сократ знает, что он принадлежит
двум порядкам реальности»[3].
Размышление,
рациональная оценка акта мужества для самих мужественных не обязательна, и даже
нежелательна. Пример тому –
профессиональные носители мужества - воины. В случае «аристократического»,
сословного мужества воинов (и воинов платоновского государства, и воинов
средневековья, и самураев, и индийской касты кшатриев) рациональность исключена – она предполагает выбор, а как раз
выбора у аристократического мужества нет. Рациональность, стремящаяся измерить
риск, и соответственно изменить поведение, для воина (но не для стратега!)
идеологически презренна, связана с расчетом и отождествляется с другими, более
низкими сословиями, для воина это «духовное ростовщичество», удел трусов.
Французское courage, прямо связанное с coer
– “сердце”, - можно трактовать как “мощь сердца для совершения поступка” (или
“мужество следовать зову сердца”). То же
– и с немецким mut (движение души). Воинам, аристократам разумность по статусу не
положена. Их достоинством должно быть
единственно верное знание того, во имя чего стоит жертвовать, и сильное сердце,
дающее силу к жертве и не позволяющее размениваться на мелочи. Гордость аристократии – древность рода и
крови, т.е. происхождения от обладающих сердцем,
обладающих мужеством.
Сложнее,
когда рациональный выбор прямо связан с мужеством, является его основанием.
Появление рационального мужества совпадает с обесценением воинского мужества. Рациональное, этическое
мужество гражданина рождается на энергетике распада аристократических традиций,
им на смену. Интересная закономерность – времена преобладания воинского или
гражданского мужества как определяющих
социальных ориентиров сменяют друг друга, подобно биоритмам, в
соответствии с окружающей ситуацией. Но трактовка воинского «мужества сердца» и
в ХХ веке остается той же, а гражданское
мужество во временах и культурах претерпевает значительные изменения.
«Когда
аристократическая традиция распалась, и мужество стало пониматься
как универсальное умение различать добро и зло – мужество совпало с мудростью и
«Истинное мужество» стали отделять от мужества воинского» [4].
Именно с таким мужеством умирает Сократ, превратив собственную смерть в
подлинный акт философского мужества.
Мужественная
смерть Сократа представила некий эталон, и позже отказ от жизни как мерило
мужества во многом определил традиции стоиков. Стоическое
мужество жертвы жизнью – «самоубийство это совет не тем, кто побежден жизнью, а
тем, кто победил жизнь» [5].
«Мужество быть – это мужество утверждать превосходство нашей собственной
разумной природы вопреки всему случайному в нас»[6].
«Мужество стоиков предполагает подчинение личностного центра Логосу бытия: это
участие в божественной силе разума, запредельной миру страстей и тревог.
Мужество быть – это мужество утверждать собственную разумную природу вопреки
тому, что в нас противодействует ее соединению с разумной природой бытия как
такового»[7]. Стоики доказывают мужество жить «от
противного», мужеством смерти. Над человеческим существом, в силу своей природы
причастным к Логосу, страдание жизни не властно, он сам – божество в силу своей
разумности. Единственную неувязку представляет доказательство самой разумности
в конкретных случаях. Праведники, действительно победившие жизнь «в стоическом смысле», подобно Сенеке и Марку
Аврелию, редкость. Во многих иных случаях
самоубийство стало бы, пожалуй, единственным доказательством разумности
«стоика».
Обращаясь к духовному, религиозному аспекту мужества
различать доброе и злое Тиллих ссылается на Фому
Аквинского. «Мужество – есть сила духа, способная преодолеть все, что угрожает
достижению высшего блага. Мужество объединяется с мудростью в единстве четырех
основных добродетелей (еще две – справедливость и умеренность.). … Мужество,
соединенное с мудростью включает в себя
и умеренность (в отношении к себе), и справедливость (в отношении к себе и
другим). Остается выяснить, какая добродетель существеннее – мудрость или
мужество?… Различие толкований определяет оценку «рискующего мужества» (риска
веры, в религиозных терминах). Если доминирует мудрость, то мужество становится
«силой души», которая обеспечивает повиновение предписаниям разума или
откровения, тогда как «рискующее (доминирующее над мудростью) мужество» соучаствует в самом создании мудрости» [8].
Иначе говоря, мудрый следует постулатам, рискующий и
мужественный эти постулаты создает.
Мудрое религиозное мужество, если следовать букве,
сводится к одному – правильному следованию «велениям духа». «Веления духа»
прилагаются соответствующей культурой, пространством, временем. Сам Тиллих уточняет, что чрезмерность в этих аспектах бытия
идет, с одной стороны, к нетворческому застою (имея в виду «мудрых» ортодоксов,
католических и рационалистических мыслителей), с другой – к лишенному веры
волюнтаризму (имея в виду «мужественных» искателей, протестантских мыслителей и
экзистенциалистов).
А если такого легитимного «веления духа» нет? Если
ценности размыты и относительны, а единого понятия бога нет даже в рамках одной
культуры, одной религии? Мудрый человек найдет для себя догматы, безусловные
ценности, следование которым станет для него актом мужества. В тиллиховских примерах мужества и способов противостоять
страху небытия, наряду с абстрактным Человеком философских рассуждений
приведены те конкретные личности, кто оставил след в философии, религии, искусстве. Однако мужество не
является их привилегией, оно свойственно и обывателям, и их нерефлексированное,
непосредственное мужество отражает корни
мужества философов. Однако мужество обывателя во-первых, неявно, они не пишут
философских трактатов и литературных эссе о его механизмах и во-вторых,
поскольку для повседневности мужество – ситуация экстремальная, большинство
«нормальных» людей стараются его тщательно избегать. Они слишком ценят то, чем
пришлось бы пожертвовать.
И вновь напомним – у мужества две грани, стремление
и жертва. Мужество никогда не являлось актом повседневности, это всегда было
преодолением и уделом немногих. Чтобы, не отступая, следовать жребию воина,
этическим ценностям, истине или «велениям духа», чтобы жить так, чтобы оставить
незабываемый след в истории, требуется мужество, особый образ жизни, особый
способ бытия. У Тиллиха
эта «особенность» постепенно стирается, и мужество проникает в повседневность,
превращаясь в стремление и теряя ипостась жертвы. Поставив вопрос отказа в
начале, Тиллих затем старательно его обходит (в
противном случае, это было бы совсем иное мужество и иная книга). В некотором
смысле мужество Тиллиха – мужество безысходности
перед угрозой небытия, в этом он полностью разделяет позиции экзистенциалистов.
У Тиллиха «правильный» мужественный человек не
жертвует – он так живет, потому что иначе жить невозможно. Однако в случае
мужества жертвенный отказ все же необходим.
Болезненный вопрос, который человек-нефилософ
(в сократовском смысле нежелания специально познавать
самого себя) обычно загоняет в бездну души - от чего и во имя чего приходится
отказаться? Вопрос тем более актуальный, что вопрос отказа – отказа от
привычных форм бытия в нашем мире, где катастрофы, увы, становятся
обыденностью, - все больше превращается в вопрос общечеловеческий.
Мужество быть
– некий вопрос, который постоянно задается человечеству. Акт мужества – форма ответа на вопрос
бытия. Формулировка вопроса зависит от
момента культуры и прозрачно, призрачно просвечивает равно как в философских
трактатах, так и в будничных событиях. Повседневное бытие намекает человеку
на желательность мужества достаточно
часто. Мы отвечаем?
Примечания:
1. Цит. по изданию: П. Тиллих. Мужество быть. Пер. с англ. О.Седаковой // «Символ». № 28 – Париж, июль 1992.
2. Там же, с.114.
3. Там же, с.107
4. Там же, с.10
5. Там же, с.14
6. Там же, с.14
7. Там же, с.15
8. Там же, с.11.