Мой путь в Вере.

Светлой памяти незабвенной

Маме мой посвящаю.

Религиозным чувством одарила меня моя Мама. Дар этот – как всякий дар – не по заслугам, а из великодушия дарящего.

Светлый просторный двор, хорошо видно небо. Высокая арка открывала выход прямо к реке Пряжки, в которой сразу после войны ещё можно было купаться. Окна бельэтажа нашей квартиры выходили в этот светлый двор «Дома Блока», где теперь музей, а тогда была только мраморная доска с надписью, что жил А. Блок.

Шел 1947 год, мне было 12 лет. Продукты были по карточкам, но уже появилась и коммерческая продажа хлеба, муки и других продуктов – ощутимо подкреплялась надежды лучшей жизни.

Моя Мама со мной и вообще специально не говорили о Боге, но жила по-божески: перед иконой светилась лампада и Мама молилась, когда мы спали, меня её тихие молитвы волновали.… Ходили в Никольский собор, благо он был недалеко. Круглолицая, темноволосая с голубыми глазами, приветливо и светло смотрела на Мир и на нее было приятно смотреть. Общительная, умела поддержать разговор, войти в интересы другого и с ней любили общаться. Ужас минувшей войны не сделал Маму мою унылой, она сохранила светлый взгляд на Жизнь. Трудов выпало много: обстирать шесть человек в подвале прачечной, где воду грели дровами под котлом, приготовить на всех еду – всё это было хлопотно и трудно. Но Мама всегда светилась добротой.

Прачечная была просторная и, по-моему, уютная. Лоханки из толстых досок с краном холодной воды, а горячую черпали из громадного котла, под которым была топка. Мне нравилась жечь в топке дрова, смотреть на пламя и алеющие угли: был я при стирках истопником. Привлекательны были и женщины, когда легко орудовали бельём, много говорили для меня интересного. Охотно ходил в прачечную, когда Мама стирала. Это были чем-то яркие дни. Но совсем празднично было ходить с Мамой в «Николку» - Никольский собор. Мама почему-то любила брать меня с собой. Шли мы от «Дома Блока» мимо Синагоги, оставляя в стороне Театральную площадь. В церкви у неё всегда были знакомые, с которыми она общалась. Церковь обычно наполнялась народом. Я уходил в какое-нибудь укромное место и слушал голоса хора. Особо трогательно было, слушать, когда пели прихожане: закрыв глаза, я как бы переселялся в другой Мир – радостный и вселяющий светлые надежды. Ничего, не понимая в христианстве, я витал в голосах хора и прихожан.… Да, это было праздником! Шли назад с Мамой как бы обновленные и наполненные необычайным, но желанным чувством. Прачечная и хождение в Церковь радовали меня, да и Маме было это обновлением чувств. Только после многих десятилетий я стал осознавать благотворное значение хождений с Мамой в «Николку». И даже переехав жить в другое место, продолжали ходить с Мамой в «Николку».

Здесь я опускаю многое, высвечивая одну тему – путь к Вере. Даст Бог, коснусь других сторон, которых прямо не озаряют этот путь.

Первое, переселение из «Дома Блока» не уделило нас от «Николки» - мы стали жить на Гражданской улице, в близи Сенной площади. Продолжали с Мамой ходить в «Николку». Здесь я впервые прочел Новый Завет, но ничегошеньки не понял! Очень волновал советизм – вся неправда словес, которые резко противоречили делам партии и правительства СССР. Много стал читать гонимой и запрещенной литературы, о чём буду писать (если Бог позволит) позже.

Иконка, лампадка были и здесь, и здесь Мама ночью – когда все спали – молилась. Мне удавались, затаив дыхание слушать её молитвы и это очень трогало меня: хотелось иногда плакать благостно.… Но я таился, не хотел обнаружить Маме, что я не сплю.

Отец не позволил нас крестить, объясняя потом, что вырастим и решим сами – надо ли нам креститься. Но Отец не мешал Маме ходить в «Николку» и молиться. И Мама, и Папа любили песни, неплохо сами пели. Пели и с приходящими в гости: как-то тогда было обычным петь застольные… И мы дети подпевали. Эти спевки, думаю, много дали нам детям – много дорого, ибо песни народные всегда духовны.

Отец сам писал стихи и много изустно читал нам стихов Некрасова, Кольцова, Никитина. Много он читал нам вслух этих и других русских писателей. Всё это – песни и читки – непроизвольно пропитывали наши души духовностью.

В 14-ть лет неожиданно возникла любовь, которая не угасала во мне более десяти лет, но об этом хочу писать особо, если Бог даст.

Долго, ох как долго, меня порабощала «политика»!

Что жалеть об этом?! Так было. Это привело меня в политзону, где встретил много тех, кто отбывал срок за «ревность к Богу». Особо притягательны были православные: всегда спокойные, не унывающие. И с ними как бы исчезало чувство тюрьмы – ничего не случалось, ничего не случится, вот ощущение от православных.

Иногда ярко осознавалась, что беду миновал по молитве Мамы или другой женщины, в чем и убеждался при встрече после освобождения.

В этой Академии (как теперь величаю политзону) я получил прояснение во многих вопросах жизни, но долго осознавал эту благодать. Разумеется, это не обеляет карателей, но лично мне дарует благотворность. Правда, кроме православных, встречались и другие политзеки, которые мне объясняли как для меня благотворна эта тюрьма.

- Они хотели тебя наказать, но сотворили тебе благо. Ведь дальше на свободе ты бы стал просто психом, ничего не понимая в себе и в Жизни. А здесь собраны люди, которые поведением и словом прояснят тебе всякую смуту, - так незабвенный Юра прояснял мои недоумения, но сказать о нём надо особо и постараюсь сказать. Сам этот Юра воплощал слова свои! Но очень не скоро уверовал я в такие подобные объяснения… И все-таки вера в Справедливость Бога как-то проникала в меня. Теперь верю: не верь каждому дню.

Всплывает много впечатлений, приведу некоторые. Московский

священник семь лет получил за Православие. Без обид и уныния нес крест свой.

- «Что вас побудило поступить в духовную семинарию?» - вот тема, на которую ещё при Сталине писали сочинение. Написал и я. Педагог принес проверенные сочинения и сказал: сейчас я прочу только два сочинения, не называя авторов. Потом объясню. Читает. Одно моё. Волнуюсь. А педагог говорит: как видите одно грамотно и логично написано, только бездушно. Второе с ошибками, но от души и убедительно. Автора второго зачисляем, а первому в приеме отказано, ибо ясно такому невозможно быть священником, а грамоте научиться можно. Это малограмотное сочинение мое… Так я попал в Московскую семинарию. Окончил и духовную академию, после чего был отправлен в приход Краснодарского края. Самое трудное было – вести проповедь. Молод я, как и что сказать тем, кто мне в отцы годится? Держу пост, молюсь. Прошу у Бога нужных слов. И вот в момент проповеди появляются дивные слова, да такие, что сам же у своих слов учусь! – эти слова священника помню скоро вот уже сорок лет. И буду помнить всю оставшуюся жизнь. Теперь и я молю у Бога таких слов, чтобы у них учиться!

Попал в как-то в больничку зоны, где встретил отбывавшего второй

срок за Православие священника: первые десять лет он уже отсидел, вторые десять… Был он в больничке санитаром. Как-то я вознамерился зайти в палату к парализованному генералу, который в свое время карал сам тех, кто выступал против советской власти. Хотел я ему сказать, что он сам повинен в том, за что карал людей. Сказал об этом священнику.

- Не кари ты этого генерала. Не бери греха на душу. Не тебе судить, -

сказал мне священник. И я не взял греха на душу – не стал корить. Много этот священник порассказал мне о Боге и многое с годами осозналось мной.

Таких примеров много помню, но даже то, что ушло из моей памяти воспитывало во мне Веру в Бога. Всем этим людям я благодарен, и чувство этой благодарности усиливается, крепя Веру мою.

Конечно, после освобождения иначе стал понимать жизнь и Веру моей Мамы. Былые хождения с ней в «Николку» обрели свежий смысл и новую силу. Но прошло ещё 15 лет как я принял решение креститься. Да и по сей день признаю себя примитивным православным, хотя, несомненно, верю в Бога.

Мама умерла как христианка. Попросила из «Николки» привести батюшку, что и сделала сестра моя Инна. Батюшка побыл с ней наедине, а Мама вскоре потеряла сознание и тихо угасла… Смерить Мамы углубила веру мою в Бога.

Расскажу одно событие, которое окончательно сделало несомненной веру мою в Бога.

Летом 1995 года впервой попав в Свято – Троице - Сергиеву пустынь. О, сколько благотворных волнений испытал в первый приезд!

- Перед тобой светлый путь, иди по нему и не мешай людям бегущим в бездну! – сказано было мне тогда, но и по сей день я не могу вполне следовать этим словам. Силюсь, Бога молю, но сознаю: далек я от этого напутствия.

Что ещё было сказано мне в этот первый день – опишу потом, дай-то Бог!

Через год умер сын Тарас. Истерика охватила меня: бился головой о стенку. Вдруг вспомнил и звоню настоятелю монастыря

- Оче, у меня Тарас умер!…

- Успокойся. Не нам решать, когда кому умирать. Благодари Бога, теперь там за вас будет ангел: он не успел нагрешить и Бог его призвал… Поскорби, но Бога не гневи. Завтра мы его помянем: можешь – приезжай…

И ещё много и долго – неспешно – говорил в телефон настоятель,

успокоил и укрепил меня.

На другой день монахи пели:

«Вечная память Тарасию!»

В трапезной настоятель сказал свое слово… Неописуемо всё это, но благоносно. Земля этого монастыря, его монахи, всё что там – свято для меня. Позволяли мне даже жить в келии монастыря… Но это для другого раза, если Бог позволит – опишу. А пока нет слов, которые «просились» бы на бумагу!

«… Господи! Помилуй мя грешного!».